Иван Корнилов - В бесконечном ожидании [Повести. Рассказы]
— Я — бука?! — неподдельно удивился Сторожев.
— Конечно. Вечно вы задумчивый, никуда не смотрите.
— Никуда? Это еще как сказать… Вот сегодня я и вправду бука.
Саша посмотрела на него внимательно: да, глаза его были невеселы.
— Вот гуляю с вами, шучу и все такое, а дума только одна, и притом самая авантюрная: как бы отсюда сбежать.
— Сбежа-ать?
— Сегодня у нас особенный день, событие. Я причастен к этому событию. На объект, конечно, уже невозможно, так хотя бы с расстояния, издали…
— А что для этого нужно?
— Для побега? Пока что не хватает решимости. Но — решусь! Еще немножко, и решусь.
— Прямо в больничной пижаме?
— А что поделаешь?
— Погодите… Стало быть, одежда?
— Часа на два, не больше, — сказал он с мольбой.
— Не обещаю, но попытаюсь…
Сказала неуверенно, однако сразу же поняла: она не попытается — сделает это. И сделает тотчас же!
8Слабостью кладовщицы Капитоновны были тыквенные семечки и пиво.
Саше повезло: на ее счастье, в ближнем ларьке оказалось бутылочное «Жигулевское», а у знакомой гадалки в черном она купила два стакана поджаренных семечек. Когда она спустилась в прохладу кладовой, Капптоновна, чуть ссутуля плечи, по своему обыкновению сидела на привычном месте, под лампочкой и вязала.
Старуха взглянула на Сашу поверх очков и, чуя нечто особенное, задвигалась, забеспокоилась. Предчувствие оправдалось! Саша выгрузила пред ее лицо гору литых, крупностью в наперсток семечек.
— Какие, ой какие! — тихо воскликнула Капитоновна.
А Саша тем временем выставила еще и пиво, но сразу же выставила и свое условие: всего на минутку ей нужна одежда одного человека. Ну конечно же, конечно, она принесла и расписку. Капитоновна взяла эту расписку, запихнула ее в левое полушарие лифчика и с неожиданной для своих преклонных лет расторопностью затерялась в царстве чужих узлов. Скоро она вернулась с большой сумкой, но прежде чем отдать сумку, она взглянула на часы.
— Через три с половиной часа у меня пересменка. Смотри не опоздай, в случае чего, с работы поснимают обоих.
«Поснимают… Не поснимают!» — и стрельнула вверх по ступенькам. Она знала, что Сторожев будет благодарить ее, но не ожидала, что он так обрадуется. Нет, он не говорил много, он только смотрел на Сашу, и радость его была видна во всем. Потом Сторожев спросил, можно ли вызвать такси. Ну конечно! И опять он благодарил ее долгим взглядом, хотя теперь уж не стоило бы: ведь это такой пустяк — вызвать такси!
Спортивного покроя, на «молниях» куртка и узкие брюки изменили Сторожева. Он стал еще выше, статнее и ловче.
Он предложил Саше проехаться с ним.
— С вами?
При упоминании о дороге Саша почувствовала знакомый озноб. Как и в детстве, ее невыразимо тянуло куда-нибудь ехать — все равно куда, лишь бы ехать и видеть новое.
— Ну что ж, я сейчас… Я попытаюсь отпроситься.
И опять она ощутила неожиданную, но уже и знакомую в себе твердость духа: не попытается, а отпросится наверняка.
Город остался позади, бетонка потянула их через скучную равнину к холмам.
Ехали на большой скорости. Саша нет-нет да поглядывала на Сторожева и не узнавала его: стараясь перебороть какое-то свое волнение, Сторожев обхватил себя руками за плечи и, не мигая, глядел на дорогу.
У подножия холма он велел таксисту подождать, а Сашу пригласил с собой. «Здесь близко», — сказал он, и они пошли. Скоро они оказались на краю глухого буерака, поросшего кустарником, и на их пути оказался столбик «Запретная зона». Недалеко за ним виднелась проволочная ограда. Здесь Сторожев остановился и стал слушать. Звук доносился издали и как бы еще из глуби. Время от времени он становился явственней, и тогда земля под ногами вздрагивала, а вслед за тем возникало какое-то утробное движение, будто бы сразу тысяча непомерно и неправдоподобно больших машин, расшатывая материковые устои, выдирается откуда-то из глубин, из своего исподземного плена — сюда, на вольный свет.
Этот звук и эта тряска земли были то, ради чего Сторожев так стремился сюда. Он каждую секунду неуловимо менялся в лице, каждый миг становился для Саши новым. Когда звук садился, Сторожев тоже как бы садился — сутулился и досадливо морщился, как музыкант, уловивший фальшь. Но вот звук нарастал, и Сторожев вместе с ним как бы вырастал тоже: он распрямлял плечи, яснел лицом — «Ну-ну, милый, давай, давай!» После очередного сбоя звук ровно возрос и вскоре набрал такую могучую силу, что Сторожев еще раз, совсем уже по-новому, преобразился. Он показался Саше безумным. Глаза его блестели горячечно, он весь напрягся и замер, вслушиваясь.
«Сумасшедший. Боже мой, он сумасшедший!» Где-то вдали и в глубине случилось, как видно, что-то такое, во что Сторожев верил и не верил.
— Слава богу, раскочегарили!
Тут он внезапно угас, на глазах постарел, как человек, прошедший тернистый путь и теперь оказавшийся в тихой гавани. Как бы желая утешить его, Саша качнулась ему навстречу, но он не дал ей ничего сказать, только взял ее за руку и крепко пожал. Ладонь его была горячая.
— Наука — она как горизонт. Сколько ни идешь — все перед тобой горизонт. Чем больше узнаёшь, тем большего и не знаешь. Это моя жизнь…
Когда шли обратно к такси, Сторожев не то выдал тайну, не то обронил случайно:
— Вот отсюда начинается наш путь на Жаксы-Гумар… Раскочегарили! Ай да молодцы, ай да ребята! — и засмеялся.
Все время, пока ехали назад в город, улыбка не сходила с его лица. Он что-то напевал, потом показывал, какой чудесный повсюду вид, и даже ни с того ни с сего подмигнул Саше и засмеялся в полный голос: «Ах, как хорошо!»
«Законченный, как бильярдный шар», — откуда-то всплыло у Саши воспоминание о муже, но сейчас же и потонуло.
Въехали в город, когда Сторожев спохватился: куда же мы торопимся, полтора часа в запасе. Он расплатился с таксистом, некоторое время они побродили бесцельно и оказались на старом кладбище, где Саша однажды уже была. Мимо покосившихся крестов, мимо заросших травою намогильных холмиков и падин они уходили в глубь кладбища, и Саша обрадовалась, узнав знакомую лужайку пырея, на которой она стояла прошлый раз.
Неподалеку от часовенки прогуливались голуби. Сторожев нашел проволоку, быстро смастерил из нее сетку-ловушку на длинной ручке, облюбовал чистенького голубя и стал за ним ходить. Вот он изловчился и поймал птицу.
— Голубь или голубка?
Саша пожала плечом: она не могла определить. Бойкие, как и у всех голубей, глаза в оранжевом ободке посверкивали на Сашу с любопытством и доверием; радужный, от зеленого до розового перелив перьев на зобу и шее и красные «носочки» голубя не говорили Саше ни о чем. Нет, она не могла угадать.
— Это голубка. Смотрите, — двумя пальцами Сторожев слегка сжал птице клюв, и голубь сейчас же затаился, притих. — Видите, она не сопротивляется. Самец — тот всегда вояка, непременно будет крутить головой, вырываться.
А Саше неожиданно вспомнилось «Сестра, голубушка», и сердце ее замерло.
— Прелесть какая смиренница. Что мы с ней будем делать?
— Может, снесем в больницу? — предложила Саша.
— Верно! У больничных сизарей утонченный вкус, высокий интеллект, они оценят незнакомку-красавицу. Слышали, как сердечно воркуют они по утрам? Проникновенные голоса у них — от эрудиции. А кладбищенские пижоны поддерживают свой авторитет на апломбе.
— А может… мояхет, она не захочет к чужим?
— А вот мы посмотрим.
Сторожев вытянул ладонь перед собой, голубка затаилась, как бы веря и не веря свободе, и вдруг — знакомый посвист крыл.
— А! Что я говорила?
Голубка метнулась было под гору, в переулки и улицы, но передумала, развернулась и пошла круто вверх над самой часовенкой. В частом плескании ее крыл слышалась радость. Она зазывала подруг и друзей на свою высоту, в небо, где так прекрасно жить. И призыв ее был услышан. Белые, рыжие, полосатые моряки, а больше всё привычные сизари по одному и парами заспешили к подруге. И вот уже стая в сотню птиц заплескалась в небесной сини на такой высоте, откуда и шума не слышно.
— Вот кружат голуби, — сказал Сторожев негромко. — И я уже не удивляюсь, как в детстве, их полету. Теперь я точно знаю: летают голуби не оттого, что они птицы, а оттого, что у них малый удельный вес, прекрасно развиты грудные мускулы, а крылья в каждой фазе полета изгибаются именно так, как нужно, чтоб лететь. Как много узнаём мы с годами и как много теряем, узнавая!
И глянул на Сашу: так или не так? Она все ждала от него чего-то необычайно ученого, опасалась, что не поймет, а выходило, Сторожев и сам чего-то не понимал, и это — вот странное дело — Сашу сближало с ним.
Проникшись к нему полным доверием, она уж хотела было поделиться своей «теорией» — от ветра, мол, птицы летают. Но не решилась, сказала совсем другое:
